Пароль — Родина - Лев Самойлов

Соловьев сразу же перешел на официальный тон.

— Докладывайте обстановку… Раненые?.. Убитые?..

Карасев доложил. Майор молча выслушал, снял фуражку, вытер платком лоб, лицо и шею под воротником гимнастерки, взглянул через бойницу на реку и только после этого приказал — все так же коротко, официально:

— Держаться?.. До последнего… Чтобы ни один живой фашист не попал на наш берег… Понятно?

— Так точно.

— Ну вот… — И, переходя на прежний дружеский тон, майор добавил: — Держись, Карасев. Бейся!.. Не вздумай отступать от берега. Когда надо будет — получишь приказ. Как бойцы? Орлы?

— Орлы!

Карасев коротко рассказал, как стойко дрались Назарук, Бондаренко, Терехов, Вальков…

— Хороших ребят мы с тобой вырастили, — задумчиво проговорил Соловьев. — Береги их. Эх, жаль Назарука.

Карасев промолчал, не зная, что ответить, да и надо ли было отвечать. Он вполне согласен с майором. Действительно, бойцы оказались стойкими, надежными, В эти трудные минуты никто не подвел, не спасовал. Все действовали быстро, но без панической суетливости, вкладывая в каждый выстрел всю свою ненависть к врагу и верность воинскому долгу. Нет, не зря трудились офицеры над воспитанием и боевой выучкой этих недавних заводских слесарей, колхозных трактористов, городских школьников. Не зря учили их ползать, бегать, стрелять, охранять границу. А главное — учили по-настоящему любить Родину и служить ей верой и правдой. Вот и сказались сейчас результаты будничных трудов.

С внезапно возникшим чувством нежности оба они, майор и лейтенант, подумали, что и впрямь любят, крепко любят этих ребят, вместе с которыми довелось теперь драться против фашистов, защищая первые метры родной земли.

— А ну, выползем на воздух, — предложил Соловьев и первым полез наружу. Они прилегли возле входа в блиндаж, и здесь Карасев высказал майору свои опасения насчет моста. Соловьев поморщился, несколько раз глухо кашлянул и лишь потом ответил:

— Ты не думай, что они плохо стреляют. Не такие уж они лопоухие. Эти сволочи боятся мост повредить. Он им самим нужен. Надеются, значит, что пригодится для переправы главных сил. А мы им — черта лысого!

Карасев понял значение этой фразы командира погранотряда. Мост был заминирован заранее и подготовлен к взрыву. На всякий случай. В опорах были сделаны специальные ниши-камеры, а в них лежали и, казалось, мирно подремывали толовые заряды. Концы магистральных проводов тянулись, незаметные постороннему глазу, в блиндаж, где находилась подрывная машинка, а возле нее всегда дежурил сапер — младший сержант Акулиничев. Впрочем, его почему-то почти никто не называл по фамилии, а окликал привычным и коротким словом: «Сапер!»

Но и этот блиндаж, и подрывная машинка, и сапер, медлительный и спокойный, ни у кого не вызывали мысли о том, что именно, здесь будет решаться судьба моста. Да и Карасеву всегда представлялось, что, если и разразится война, наши войска сразу же, перейдут на тот берег, создадут предмостные укрепления и будут воевать где-то там, на чужой территории, во всяком случае, не здесь, на своей земле. А все сложилось иначе, совсем иначе…

Горькая обида защемила сердце, но сразу же уступила место неожиданно вспыхнувшей злости.

— Значит — взорвем? — громко спросил он майора, пристально глядя на мост. — Такой мост?.. Красавец!..

— Да, взорвем, — уверенно и жестко ответил Соловьев. — Жду приказа. Как получу — взорвем к дьяволу, к чертям собачьим… У меня у самого сердце кровью обливается. Да ничего не попишешь.

Он приподнялся на локте и повторил:

— Жду приказа!..

Соловьев не успел закончите фразу и быстро сильной рукой придавил голову Карасева к земле. Четыре фашистских бомбардировщика, перелетев через реку, с воем пикировали на пограничников. Ухнули взрывы небольших бомб. Засвистели, поднимая фонтанчики воды и взвихривая прибрежный песок, пули крупнокалиберных пулеметов. Неподалеку врезался в землю осколок бомбы. Бойцы укрылись в окопах и блиндажах. Только с моста негромко, одиноко татакал пулемет.

Соловьев и Карасев невольно взглянули туда. Это стрелял Терехов. Перевернувшись на спину и пристроив пулемет так, что ствол его нацелился в небо, Терехов выпускал короткие очереди по фашистским самолетам.

— Зря патроны переводит, — недовольно проговорил Карасев.

— Нет, не зря! — отрезал Соловьев. — Их надо бить всем, что есть в руках… что стреляет. Кто там, на мосту?

— Ефрейтор Терехов.

— Молодец. Правильно действует. Хороший пример подает.

Фашистские самолеты, отбомбившись, улетели, Соловьев поднялся на ноги.

— Проверь, лейтенант, есть ли потери, — приказал он и опять напомнил: — А мост, как видишь, не бомбили. Думают вышибить нас отсюда и получить мост целехоньким… Не выйдет!..

Остаток дня, всю следующую ночь и весь новый день, 23 июня, пограничники почти не смыкали глаз. Лица их стали воспаленными, грязными, обмундирование на многих висело клочьями, но все они — и здоровые, и те, кто был ранен, но могли двигаться, держать винтовку в руках — оставались на своих местах и встречали огнем каждую попытку противника форсировать Прут. Эти попытки возобновлялись регулярно, с методической настойчивостью. Под прикрытием артиллерийского и минометного огня лодки и паромы отчаливали с той стороны и приближались к советскому берегу. Но уже с середины реки некоторые из них поворачивали обратно, а иные перевертывались, обнажая пузатые днища, и тогда над рекой неслись истерические вопли тонущих.

Днем 23 июня Карасеву пришлось еще дважды поднимать своих бойцов в штыковую атаку и сбрасывать в Прут вражеские десанты. Голова лейтенанта гудела от нестерпимой боли, в горле пересохло, гимнастерка просолилась от пота. В недолгие паузы, когда бой стихал (противник подтягивал и перегруппировывал свой силы), он, отказываясь от еды, ложился в изнеможении на землю и забывался коротким, тревожным сном. И каждый раз Карасеву очень хотелось забыть хотя бы на час, на минуту о войне, снова увидеть мирный летний вечер, густой зеленый парк, духовой оркестр, огни фонариков, танцующую улыбающуюся Зою… Но этот сон — увы! — не повторялся. Он стал далеким прошлым, как и вся его жизнь до вчерашнего дня, до начала войны.

…Недавно пограничники опять — в какой уже раз! — отбили очередную попытку противника высадиться на советском берегу Прута. Карасев взглянул на часы. Стрелка приближалась к восьми. Еще немного, и подойдут сумерки. К ночи, наверное, надо ждать нового десанта. Силы тают, ряды бойцов редеют, многих пришлось отправить в тыл (все, что находилось позади, за спиной пограничников, Карасев уже считал тылом), а регулярных войск что-то нет и нет. Долго ли придется ждать их? Удастся ли выстоять до подхода подкреплений?

Воспаленные от бессонницы и пыли глаза болели и слезились. Но Карасев непрерывно в полевой бинокль наблюдал за вражеским берегом. Ему все время казалось, что в районе моста концентрируется фашистская техника. Вон там, слева, в небольшом леске, кажется, заметно подозрительное движение. Доносится глухое и тяжелое гудение моторов. Танки!.. Если они двинутся по мосту…

Около девяти часов вечера в блиндаже сапера загудел зуммер полевого телефона.

— Товарищ младший сержант!

Сапер услыхал знакомый голос коменданта пограничного участка капитана Волкова. Тот говорил взволнованно и слишком громко, почти кричал:

— Слушайте меня внимательно… Передаю боевой приказ… Противник готовится к прорыву через мост… Мост взорвать… Да! Сейчас… Немедленно…

— Есть! — отчеканил Акулиничев, чувствуя, как кровь хлынула от лица и устремилась вниз, в ноги, и ногам в сапогах сразу стало и жарко и холодно. — Есть, будет исполнено!

Сапер словно уже давно ждал этой команды. Привычными движениями он быстро присоединил концы провода к зажимам подрывной машинки. Затем вынул из футляра специальный ключ, вставил его в гнездо, обхватил левой рукой кожух машинки и повернул голову к реке.

Впервые в жизни Акулиничеву, молодому советскому солдату, приходилось взрывать, уничтожать то, что было создано человеческими руками. Мост!.. Огромное сооружение, достояние его Родины… Это казалось диким, противоестественным. Но на той стороне гудят танки…

Сапер резко крутнул ключ — и через мгновение раздался мощный взрыв. Он грозно прогрохотал над рекой и гремящим эхом прокатился далеко окрест. Сжатый, будто спрессованный невидимой силой, воздух потряс землю, с глухим свистом ворвался в блиндажи и окопы. Бойцы увидели, как мост переломился надвое, его пролеты, поднятые воздушным вихрем, вздыбились и медленно, с тяжелым плеском рухнули в забурлившую воду.

Сапер шумно выдохнул воздух. Лицо его, моложавое и загорелое, стало бледным, а на лбу выступили крупные капли пота. Он тут же схватился за трубку телефона, чтобы доложить по команде, что приказ о взрыве моста выполнен.